15 октября в Военном учебном центре КНИТУ состоялась встреча с жителем блокадного Ленинграда, советником при ректорате, старейшим преподавателем университета профессором Вильямом Барабановым. Человек с уникальной биографией, он застал несколько эпох в истории России с их переломными моментами и всю жизнь посвятил развитию и организации науки, воспитанию новых поколений исследователей и инженеров. Он родился в 1933 году, поступил в КХТИ им. С. М. Кирова в 1951-м и с тех пор его судьба целиком связана с нашим вузом. Детство будущего видного учёного прошло в Ленинграде: здесь встретились его родители, инженер Пётр Петрович Барабанов (кстати, также наш выпускник — он закончил Казанский политехнический институт в 1925 году) и детский врач Анжела Вильямовна Моор, здесь он родился и жил до 1942 года, застав первый — самый страшный — год блокады. О том, как это было, и узнали от очевидца собравшиеся в одной из аудиторий военного учебного центра курсанты и офицеры.

Профессора Барабанова слушателям представил проректор по режиму и безопасности, кандидат политических наук Айрат Муратов.

— В этом году мы отмечаем 80-летие Победы в Великой Отечественной войне, и поэтому вновь возвращаемся к этим памятным трагическим дням, — обратился к курсантам Вильям Барабанов. — Кто сейчас может рассказать о войне? Тех, кто воевал тогда, уже нет — слишком много лет прошло, но ещё с нами люди, кто застал войну в детском возрасте; немало тех, в чьих семьях были участники войны, кто имел участников войны в числе друзей и коллег. Я, живший в те годы, считаю своим долгом помнить о пережитом и рассказывать об этом.

Свой рассказ Вильям Петрович сопроводил специально подготовленной презентацией с кадрами хроники Ленинграда военных лет. Визуальный ряд был не просто фоном, переносившим слушателей в атмосферу тех лет, но и иллюстрировал обстоятельства и события блокадной жизни, о которых шёл разговор.

Вильям Барабанов последовательно, месяц за месяцем, вспоминал о тех событиях, включая и промежуток времени, непосредственно предшествовавший установлению блокады.

Шоком для взрослых, прекрасно помнивших войны первых двух десятилетий XX века, стало известие о нападении на СССР. У детей, воспитанных на фильмах и песнях тех лет, прославлявших мощь страны и Красной Армии, настроение было поначалу другое, но реальность оказалось далека от привычных по масс-культуре картин: начало войны сразу стало трагическим.

— Летом 1941 года мы с родителями жили на даче в Вырице, в 30 километрах от Ленинграда. Здесь нас застало известие о начале войны. Родители тут же уехали в город, а мы, дети, остались. С очередными известиями по радио о наступающих немцах усиливалось чувство тревоги. А в один из дней над рекой показались самолёты с немецкими крестами. Один из самолётов снизился и открыл огонь из пулемёта по игравшим на берегу детям. Вода окрасилась кровью… Теперь война началась и для нас, — рассказал Вильям Барабанов.

Ленинград менялся даже внешне: в июле в городе началась маскировка объектов — памятников, куполов церквей, город утратил яркие краски. Одновременно на вокзалах города разворачивались душераздирающий сцены прощания: призванные и добровольцы уходили на фронт, а родители провожали своих детей в эвакуацию: многие больше так никогда и не увидели друг друга. Но вот однажды рейсы поездов прекратились: в начале сентября замкнулось кольцо блокады. Налёты вражеской авиации усилились, для ленинградцев вторым домом становились бомбоубежища. В память врезались горящие, разрушенные после бомбардировок дома (Барабановы жили в историческом центре города, но из-за последствий бомбовых ударов им пришлось вскоре перебраться в другое место).

Стала ощущаться нехватка продуктов питания. Появились продуктовые карточки, но получаемая по ним норма постоянно уменьшалась. В декабре уже начался настоящий голод: в пищу пошли бумажные обои, которыми оклеивались комнаты — саму бумагу есть было нельзя, но для поклейки обоев использовался клейстер из муки и крахмала — его и употребляли в пищу, отдирая от обоев; годился в еду и столярный клей, сваренный из животных материалов.

Вильям Петрович вспоминал, как готовили в пищу ремни из сыромятной кожи: их мелко нарезали и варили три дня, недублёная кожа давала в итоге что-то вроде холодца, который ели, а из варёной кожи вновь пытались получить студень, только теперь варить приходилось уже около недели.

К жителям блокированного города подобрался ещё один страшный враг — мороз. Отопление квартир прекратилось, люди переселялись в одну из комнат, устанавливали там металлическую печь «буржуйку», которую топили всем, что годилось в топку: рубили мебель, двери, деревянную отделку помещений. Не работали канализация и водопровод. Под Новый год погасло электричество, но чёрные тарелки репродукторов радио действовали бесперебойно.

В конце декабря 1941 — начале января 1942 гг. началась массовая гибель людей от дистрофии. Вильям Барабанов вспоминает: чувство голода ощущалось постоянно: «Просыпаешься ночью, начинаешь считать от 1 до 60 — значит, минута прошла, потом другая... Считали не для того, чтобы вновь заснуть, а чтобы узнать, сколько времени осталось до утра, когда все проснутся и тебе дадут кусочек хлеба». Были даже случаи каннибализма: кто-то шёл на это от отчаяния, кто-то — по злому умыслу, а иные нападали на людей от помутнения рассудка.

Зимой налётов авиации стало меньше, но город сильно страдал от обстрелов: немцы били по Ленинграду прямой наводкой с Пулковских высот. Дети, впрочем, оставались детьми и с интересом бегали осматривать места, куда упали снаряды. «Однажды ночью снаряд попал в соседнюю комнату, — поделился удивительным случаем Вильям Петрович, — он разорвался, а я даже не проснулся и очень удивился, когда прибежали взрослые, чтобы узнать, в порядке ли я».

Но жизнь в городе не прекращалась, люди ходили на работу, а нередко, чтобы не тратить время и без того подорванные силы на долгие переходы между домом и работой, начинали жить на рабочих местах. Так было и с родителями Вильяма и его сестры Ариадны: Пётр Петрович работал на заводе и на много месяцев вынужден был расстаться с семьёй, а Анжела Вильямовна забрала детей к себе в клинику. Постепенно силы оставляли её: сначала она принимала юных пациентов сидя, затем — лёжа, а через некоторое время её увезли в больницу. Две недели спустя детям сообщили, что мамы больше нет… Лишь через много лет Вильям Барабанов узнал, что тело Анжелы Вильямовны было предано земле на Пискарёвском кладбище. Брата с сестрой поместили в детский дом.

Разговоров о том, как всем тяжело и плохо, впрочем, в городе не было. Весна принесла некоторое облегчение: увеличилась норма по карточкам. Улицы города очищали от завалов снега — в этом активно участвовали дети, хотя занятие приносило нередко совсем не детские впечатления: то тут, то там в снегу находили трупы погибших. Дети дежурили на крышах, чтобы быстро известить дежурного о попадании зажигательных бомб, следили за нарушениями правил строгой светомаскировки.

Что радовало малышей в голодном промёрзшем городе? Иногда в ёлочных игрушках, оставшихся ещё с мирного времени, находилось что-нибудь съестное — конфета или орех. Такие случаи превращались в настоящий праздник. 23 февраля все с большим вниманием слушали по радио приказ Верховного Главнокомандующего, а в честь праздника Красной Армии в детской больнице, где тогда находились Вильям и Ариадна, каждому ребёнку выдали по одной конфете-тянучке. Это был полный восторг! Голод сформировал и детские игры тех дней: играли в гости, хозяева «кормили» гостей: «Я сейчас сделаю котлетку с пюре» (или, например, сварю сосиску). В той больнице, к слову, Вильяма сначала поместили в палату для обречённых детей-дистрофиков, но он выжил.

В марте-апреле усилились обстрелы, но активизировалась и эвакуация по воде Ладожского озера. Детский дом, где жили брат и сестра Барабановы, покинул город 25 июня 1942 года. Днём ехали на поезде с Финляндского вокзала до станции Борисова Грива недалеко от ладожского берега, там заночевали, а ранним утром погрузились на баржу. Баржа шла под обстрелом немецкой авиации, но в итоге детей успешно перевезли, как тогда говорили, «на большую землю». Навсегда Вильям запомнил вкус манной каши, которой на той стороне Ладоги угостили эвакуированных. Спустя некоторое время в Пензенской области, куда в итоге прибыли маленькие ленинградцы, своих детей нашёл Пётр Барабанов. Семья воссоединилась.

Вновь в Ленинграде Вильяму Барабанову довелось побывать уже в студенческие годы, когда Барабановы жили в Казани. Но отец, вспоминает он, так и не мог решиться вновь посетить город на Неве — слишком тяжёлыми были воспоминания о блокадных годах.

Ленинград — Санкт-Петербург давно залечил раны войны. По-прежнему прекрасен его исторический центр, стоит на перекрёстке улицы Достоевского и Кузнечного переулка дом, где жили Барабановы до войны: его хорошо знают жители и гости северной столицы — здесь расположен музей Ф. М. Достоевского. Великий город жив. Но память о страшных днях, когда жители героического Ленинграда боролись с голодом, холодом и смертью, осталась. И мы, завершил своё выступление Вильям Петрович стихами, «помним тех, кто за него сражался, кто навсегда в родной земле остался, но, умирая, знал, что победит».